Владимир Набоков - Смех в темноте [Laughter In The Dark]

Однажды, в жаркий летний день, он повез ее в парк, и там они смотрели на обезьянку, которая, улизнув от гулявшего с ней господина, забралась в самую гущу высокого вяза. Ее маленькая черная мордочка, окаймленная серым пушком, выглядывала из зеленой листвы, а потом пропала, и вдруг ветка, находящаяся несколькими метрами выше, заскрипела и затряслась. Хозяин тщетно старался сманить ее вниз то тихим свистом, то желтизной большого банана, то сверканием карманного зеркальца.

— Не вернется, это безнадежно, никогда не вернется, — сказала чуть слышно Элизабет и внезапно разрыдалась.

Сдвинув вытянутые ноги, Марго лежала навзничь на платиновом песке; над головой — одно лишь темно-синее небо; ее руки и ноги отливали медовой коричневостью, а белый резиновый поясок четко выделялся на фоне черного трико: идеальный пляжный рекламный плакат. Лежа рядом с ней и облокотясь на песок, Альбинус неотрывно с восхищением смотрел на гладкий лаковый блеск ее зажмуренных глаз и только что накрашенный рот. Ее мокрые темные волосы были откинуты со лба, раковины маленьких ушей мерцали песчинками. Стоило присмотреться вблизи, и оказывалось, что вокруг ямок на ее шоколадных лоснящихся плечах заметно какое-то особое сияние. Туго сидящий, придававший ей сходство с тюленем черный костюм был ей слишком короток и держался, как говорится, на честном слове.

Альбинус высыпал из ладони горсть легкого песка, который медленно, словно из колбы песочных часов, падал на ее втянутый живот. Марго открыла глаза, замигала от серебристо-голубого сияния, улыбнулась и зажмурилась снова.

Погодя она приподнялась и замерла в сидячем положении, обхватив колени. Теперь он видел ее голую спину, блеск приставших к хребту песчинок. Он осторожно смахнул их. Кожа у нее была горячая, шелковистая.

— Боже, — проговорила Марго, — какое сегодня голубое море!

Оно было действительно очень голубое: пурпурно-синее издалека, переливчато-синее, если подойдешь к нему ближе, алмазно-синее на блестящей крутизне волны. Она поднималась, пенясь, стремительно неслась к берегу, вдруг приостанавливалась и, отступая, оставляла за собой гладкое зеркало на мокром песке, на которое тут же набегала уже следующая волна. Волосатый мужчина в оранжевых трусах стоял у самой воды и протирал очки. Маленький мальчик взвизгнул от восторга, когда пена заполнила стены возведенной им крепости. Веселые пляжные зонтики и полосатые тенты стремились, казалось, выразить в цвете ту же гамму настроений, что крики купальщиков сообщали прислушивающемуся уху. Откуда ни возьмись прилетел большой, разноцветный мяч и со звоном заскакал по песку. Марго ухватила его, встала и бросила его кому-то.

Теперь Альбинус видел ее фигуру, обрамленную веселым узором пляжа; узор этот он едва ли мог различить, настолько пристально сосредоточил свой взгляд на Марго. Стройная, солнечно-шоколадная, с темной прядью вдоль уха, с вытянутой после броска рукой в сверкающей браслетке, она виделась ему как некая изысканно раскрашенная виньетка, открывающая первую главу его новой жизни.

Она близилась, он лежал ничком (розовые, обгоревшие до волдырей плечи накрыты полотенцем) и наблюдал, как передвигаются ее маленькие ступни. Марго нагнулась над ним и, весело крякнув, игривым берлинским жестом хватила его по хорошо набитым трусам.

— Вода мокрая, мокрая! — крикнула она и побежала вперед, навстречу прибою, вихляя бедрами и раскинув руки, проталкиваясь сквозь едва доходящую до колен воду, а потом опустилась на четвереньки, попробовала плыть, но захлебнулась и быстро встала, пошла дальше, погрузившись уже по живот в пену. Альбинус с плеском устремился за ней. Она со смехом обернулась к нему, плюясь и отводя мокрые волосы с глаз. Он попытался утянуть ее под воду, ухватил за лодыжку, и она стала визжать и лягаться.

Англичанка, лениво развалившаяся в шезлонге под розовато-лиловым тентом и читавшая «Панч», обратившись к мужу, сидевшему на корточках на песке, краснолицему человеку в белой шляпе, сказала:

— Взгляни на того немца, что возится с дочерью. Не ленись, Уильям, пойди поплавай с детьми.

Потом, в цветистых халатах, они поднимались кремнистой тропой, наполовину затянутой утесником и дроком. Небольшая, но за крупные деньги нанятая вилла белела, как сахарная, сквозь черноту кипарисов. Через гравий перемахивали крупные красивые кузнечики. Марго старалась их поймать; присев на корточки, она осторожно приближала пальцы, но углами поднятые лапки кузнечика вдруг вздрагивали, и, выпустив веерные голубые крылья, насекомое перелетало на три сажени дальше и, приземлившись, тут же исчезало бесследно.

В прохладной комнате, где пол был устлан красной плиткой, а решетчатые отражения жалюзи, вызвав рябь в глазах, ложились ровными разноцветными линиями у ваших ног, Марго, как змея, высвобождалась из темной чешуи купального костюма и ходила по комнате в одних туфлях на высоких каблуках, смачно поедая сочащийся соком персик, и солнечные полоски от жалюзи проходили по ее телу.

Вечерами были танцы и казино. Море казалось бледным на фоне раскрасневшегося неба, и празднично светили огни проплывавшего мимо парохода. Неловкий мотылек вертелся вокруг розового абажура[41], а Альбинус танцевал с Марго. Ее гладко причесанная голова едва доходила до его плеча.

Очень скоро по приезде возникли новые знакомства. Альбинус сразу чувствовал гнетущую унизительную ревность, наблюдая за тем, как тесно Марго прижимается к партнеру, и зная, что у нее под тонким платьем ровно ничего не надето, даже подвязок: замечательный загар заменял ей чулки. Иногда Альбинус терял ее из виду и тогда вставал и, стуча папиросой о крышку портсигара, шел наугад, попадал в какую-то залу, где играли в карты, на террасу, а потом снова в залу, уже с отвратительной уверенностью, что она ему где-то изменяет. Вдруг она появлялась неизвестно откуда и садилась возле него в своем нарядном переливчатом платье и щедро отхлебывала из бокала вино, и он, умолчав о своих опасениях, судорожно гладил ее под столом по голым коленкам, стукавшимся друг о дружку, когда она, слегка откинув стан (чуть-чуть истерично, думал он), хохотала над смешными (но не слишком) замечаниями своего последнего по счету партнера.

К чести Марго следует сказать, что она прилагала все усилия, чтобы оставаться Альбинусу совершенно и безусловно верной. Вместе с тем, как бы нежно и изощренно он ее ни ласкал, Марго постоянно чувствовала какой-то недочет, зная, что, будучи с ним, она может рассчитывать лишь на любовь минус нечто, в то время как малейшее прикосновение ее первого любовника воспринималось ею как все плюс бесконечность. К несчастью, молодой австриец, лучший танцор в Сольфи и первоклассный игрок в пинг-понг в придачу, был чем-то похож на Миллера — прикосновением сильных пальцев, пристальным, слегка насмешливым взглядом, постоянно напоминавшим ей о том, что она предпочла бы позабыть.

Однажды душной ночью между двумя танцами она оказалась рядом с ним в темном углу сада. От росшей рядом смоковницы воздух пропитался сладковатым ароматом, и была та очень банальная смесь лунных лучей и далекой музыки, которая так действует на простые души.

— Ах нет, — прошептала Марго, чувствуя, как его губы гуляют по ее шее и по щеке, а умные руки крадутся вдоль ног.

— Не надо, — еле выдохнула она, и тут же закинула голову, жадно отвечая на его поцелуй, и он при этом так пронырливо ее ласкал, что она почуяла, что последние силы ее покидают, — однако вовремя вырвалась и побежала к ярко освещенной террасе.

Этого больше не повторилось. Марго так влюбилась в тот образ жизни, который мог дать ей Альбинус, — жизни, полной роскоши первоклассных фильм, с колышимыми ветром пальмами и подрагивающими розами (ведь в Фильмландии почему-то всегда ветрено), — и она так боялась все это мигом утратить, что не смела рисковать и даже как будто лишилась на время главного, может быть, свойства своего — самоуверенности. Самоуверенность, впрочем, сразу вернулась к ней, как только они осенью оказались опять в Берлине.

— Да, это, конечно, превосходно, — сухо сказала она, окидывая взглядом отличный номер в отличной гостинице, — но ты понимаешь, Альберт, что это не может так продолжаться.

Альбинус, одевавшийся, чтобы спуститься обедать, поспешил ответить, что уже принял меры к снятию квартиры.

«Что он меня, дурой, что ли, считает?» — думала она с чувством сильнейшей к нему неприязни.

— Альберт, — сказала она вслух. — Ты, похоже, не понимаешь. — Она глубоко вздохнула и закрыла лицо руками. — Ты стыдишься меня, — сказала она, глядя сквозь пальцы на Альбинуса.

Он хотел весело обнять ее.

— Не тронь! — крикнула она, энергично отталкивая его локтем. — Мне прекрасно известно, как ты боишься быть увиденным со мной на улице. Если ты меня стыдишься, можешь меня бросить и вернуться к своей Лиззи, пожалуйста, пожалуйста…